BnW — *рашка

Главная проблема современного Православия и, собственно говоря, России (потому что России нет без Православия) – это то, что мы разучились быть рабами. Христианство – это религия сознательного и добровольного рабства. Рабская психология – это не какой-то скрытый подтекст, а норма мироощущения для православного христианина. Всё современное общество поклоняется идолу социальных прав и свобод. И только Православная Церковь упорно утверждает, что человек – это бесправный раб Божий. Поэтому так неуютно себя чувствует современный «свободомыслящий» человек в православном храме, где всё проникнуто архаикой рабства. Как диссонирует для его уха обращение к священноначалию «Святый Владыко», «Ваше Высокопреосвященство», «Ваше Святейшество», «ис полла эти Деспота» (многолетие епископу), а тем более постоянное именование христианами себя в молитвах «рабами Божьими». Что стоит за понятием «рабство Божие», нам раскрывает Евангелие. Раб ничего не имеет своего. Он живет только милостью своего Господина, Который, «посчитавшись» с ним, находит его либо добрым рабом, исполняющим Его повеления и достойным еще большей милости от своего Владыки, либо лукавым и ленивым, достойным строгого взыскания. Рабство Божие лишает христиан даже привязанности к самым близким – мужу, жене, родителям, детям. Они не наши – они тоже рабы нашего Господа. И наш Хозяин требует быть привязанным только к Нему и быть готовым в любой момент без сожаления разлучиться не только с самыми дорогими людьми, но и с самой жизнью, которая принадлежит, не рабу, а всецело Богу. И здесь не могут помочь модернистские горделивые утверждения: «раб Божий – значит ничей раб». Потому что в христианской Традиции раб Божий – значит раб Царя, раб Государства (от слова Государь), раб судьи, раб своего начальника, раб чиновника, раб полицейского.

Песков почувствовал холод. Понял, что не спит, и открыл глаза. Увидел несколько елей, а за ними бескрайнее чёрное поле, кое-где покрытое неуверенным первым снегом. Тут Песков осознал, что висит, прижатый спиной к стволу дерева. Какая-то сила держала его в воздухе. Посмотрев вверх, он разглядел парашют, стропы которого запутались в кроне. "Это как же так? Где я?" — Песков напряженно морщил лоб, но ничего не мог вспомнить, отчего по-настоящему испугался. Повозившись, он смог отстегнуться от парашюта, и упал. К счастью, до земли было совсем близко. Песков, кряхтя, поднялся на ноги. Порывшись в карманах куртки, нашёл телефон, кошелёк, сигареты, зажигалку и жевательную резинку. Телефон был разряжен. "Проклятие!", — Песков закурил. Курить он под влиянием Президента бросил, но иногда втайне все же наслаждался сигареткой-другой. Особенно когда нервничал. Курение успокаивало. Какие-то обрывки воспоминаний начали всплывать на поверхность сознания: экстренный вызов Президента, тайный бункер под Кемерово, самолет, катастрофа… “Катастрофа! Самолет был неисправен и падал!" Пескова бросило в жар. Он вспомнил, как пилоты буквально силой вытолкнули его из самолёта. — Ладно, — щелчком отшвырнув окурок, Песков направился к заснеженному полю. *** Больше часа брёл он по бескрайним просторам и, уже не надеясь кого-либо встретить, заметил вдруг далёкую точку. Она перемещалась. "Человек", — подумал Песков и рванул, выкрикивая на бегу: "Стойте! Подождите!" Точка остановилась, обретая силуэт по мере приближения. Подбегая, Песков перешёл сначала на шаг, а потом и вовсе остановился оробело. Перед ним возвышался здоровенный бородатый мужик в тулупе. С ружьём. Был мужик угрюм, и взгляд имел колючий, подозрительный… — Здравствуйте! — запыхавшийся Песком говорил с трудом. — Мне нужна ваша помощь… я заблудился… попал в аварию… Можно я с вами?… Мужик снял с плеча ружьё и направил на незваного попутчика. — Подождите-подождите, — залепетал Песков, поднимая руки. — Я же ничего. Я заблудился. Я… — Шальной? — мрачно поинтересовался мужик. — Я? Нет, ну что вы. Я просто заблудился, — Песков уже пожалел, что догнал этого типа. “Завалит меня здесь, никто и не узнает”. — Кто такой? Из Города? — бросал мужик суровые отрывистые вопросы. — Из Кемерово, — зачем-то соврал Песков. — Я тут… Мужик брезгливо поморщился, но ружье медленно опустил. — Пойдешь со мной до деревни, — сухо приказал мужик. — Меня звать Митрофан. А тебя как, горемычный? — Меня Дмитрием. Скажите, а оттуда можно будет позвонить? — заискивающе поинтересовался Песков. Он ощущал в мужике хозяйскую силу. — Зачем? — удивился Митрофан. — Чтобы меня забрали. — Телефонный агрегат есть на паровозной станции, — лениво ответил Митрофан. — Но до нее километров сто пятьдесят. "КилОметров", сказал он. — А подвезти кто-нибудь сможет? — Песков вспомнил про свой кошелек. — Я отблагодарю. И те, кто меня ищут, отблагодарят. — Ты что, важная шишка? — нахмурился Митрофан. — Нет, — Пескову в очередной раз стало не по себе. — Просто жена волнуется, друзья. — Пошли до деревни, — сказал Митрофан. — Я жрать хочу. Выпьем, а там разберемся, что с тобой делать. *** Деревня была мрачной и неухоженной. Несколько улиц покосившихся домов, некоторые совсем ветхие и, судя по всему, заброшенные. Никто не попался им по дороге, за исключением горбатой старухи. Увидев путников, она остановилась и, свирепо щурясь на Пескова, вытянула вперед крючковатый палец. — Пидорас! — низким утробным голосом загудела она. — Ты же покойничек! Покойниче-ек! Митрофан равнодушно посмотрел на старуху, никак не прокомментировав. Песков поёжился. Машин, как и жителей, тоже нигде не было видно, если не считать на удивление нового и чистого трактора возле одного из домов. — Мой, — кивнул Митрофан в сторону дома и направился к калитке. Обернувшись, предупредил, — Там у меня в будке Гоша сидит, если выскочит, не пужайся, он на цепи. Только спит Гоша, скорее всего, да мысли свои странные думает. Будка во дворе действительно была, но никто из нее не выскочил. Видимо, пёс действительно спал. Митрофан провел Пескова в дом. В доме было пустотно. Грубо сколоченный стол, две такие же лавки. Грязная лежанка прямо на полу. Большая икона в одном углу и старый чёрно-белый телевизор в другом. Икона привлекла внимание Пескова, так как Исус на ней выглядел довольно странно и даже страшно: огромные, чёрные на выкате глаза и оскаленный рот, полный острых гнилых зубов. Можно было подумать, что это идиотская и злая карикатура. Но икона, судя по виду, была очень старая. — Ну, садись, — Митрофан указал на одну из лавок. — Скоро жрать будем. Песков послушно сел. Пока Митрофан снимал верхнюю одежду, в комнату вошёл священник, очень худой и очень высокий. Чёрная борода его отросла почти до пояса, а чёрные брови густо нависли над жёсткими глазами. — А, Лютый Поп, — обрадовался Митрофан, — Здорово. Ты как раз вовремя. Собираюсь пожрать да выпить. Присаживайся. — И тебе здорово, Митрофан. Не затем пришел. Дело есть. Названный Лютым поп посмотрел на Пескова. — Кто таков? — спросил он хозяина дома. — Да-а, — зевнул Митрофан, — городской. Приблудный какой-то. Только что в поле нашёл. — Ладно, — отозвался Лютый Поп. Пескову не понравился его взгляд. Было в нём что-то безумное, какая-то чрезмерная Духовность. — Ты токмо, Митрофан, про меня не забудь, — поп кивнул на Пескова. Митрофан хохотнул. — Обижаешь, батюшка. Когда ж я про тебя-то забывал? — Верно-верно, — покивал головой Лютый Поп. — А я-то вот с чем к тебе пожаловал. Тут такое дело. Плашка намедни дохлую рыбу в реке ловил и заметил на том берегу Шальных. — Опять? — помрачнел Митрофан. — Опять, — вздохнул Лютый Поп. — Так что надобно облаву устраивать. Вот я мужиков-то наших и обхожу. — Лады, Лютый Поп. Зови как соберётесь. Поп кивнул, перекрестил Митрофана и ушел. И тут же вместо него в дверь с трудом пролезла толстая женщина в платке. Толста она была до безобразия. С таким безмятежным лицом, выражавшим полное отсутствие всякой мысли, что Пескову даже в голову не пришло с ней поздороваться. — Жонка моя, Аксинька, — представил женщину Митрофан. Песков кивнул. Женщина не отреагировала никак. Поставив на стол старую с подтеками кастрюлю, из которой валил пар и мясной запах, она вышла. — Красивая баба, — цокнул языком Митрофан, провожая взглядом жену. — И плодовитая. Каждый год от меня несет. — Поздравляю, — ляпнул Песков, но тут же осёкся. Никаких признаков присутствия в доме детей не наблюдалось. — С чем? — Митрофан, не мигая, смотрел на Пескова. — С периодическим рождением детей, — Песков понимал, что затеял какой-то ненужный и, похоже, опасный разговор. — Так они мёртвые все рождаются, — сказал Митрофан. — Сожалею, — промямлил Песков. — Ну, на все воля Б-жия, — ответил Митрофан, снимая крышку с кастрюли и оценивающе шевеля ноздрями. — Да и в хозяйстве они, родимые, всё равно пригождаются. — А у вас телевизор работает? — спросил Песков, желая сменить тему. — Можно посмотреть? Митрофан кивнул и включил телевизор. Изображение было плохое, с белесой рябью, но звук шёл чёткий. Показывали какое-то пепелище. — … По сообщениям спасателей, мощный взрыв не оставил пассажирам шансов выжить. Напомним, что в числе погибших находится и пресс-секретарь Президента Дмитрий Песков… — Что? — Песков нервно хихикнул. — Вот ведь олухи. "Радуются, наверно, пидоры всякие, — подумал Песков. — Ну, ничего. Вот вернусь, радость им пообломаю". От этой мысли на душе потеплело. На экране появилось фото самого Пескова. — Дак это ж ты! — Изумился Митрофан, отложив поварешку. — Э-э…да, — испуганно признался Песков. — Так ты мёртвый, что ли? — недружелюбно спросил хозяин дома, переводя глаза то на Пескова, то на его изображение в телевизоре. — Да нет же! — воскликнул Песков. — Ошибка это. Вот же я, тут, с вами сижу. Но Митрофан не слушал. Он грустно смотрел в пространство. — Это что же получается? Я покойничка в дом привел. Сам привел. Митрофан поднял взгляд на ружьё, висевшее на крюку в стене. Песков сразу всё понял и кинулся прочь из избы. *** Из собачьей будки неожиданно выскочил голый грязный толстяк. Гоша оказался вовсе не собакой, хотя, судя по всему, ощущал себя ею. Он стоял на четвереньках, а на шее у него болтался ошейник с цепью. Песков остолбенел. — Вы… вы кто? Гоша секунду сверлил его красными маленькими глазками, а потом то ли зарычал, то ли завизжал и кинулся в атаку. Песков инстинктивно пнул Гошу по морде и, пока тот скулил, схватившись на нос, выскочил на дорогу и помчался прочь… *** … Нашли его по весне, когда снег сошёл. — Отмучился, — мрачно сказал Лютый Поп. Митрофан сморкнулся в сторону. На лице покойника застыла гримаса ужаса и боли, а штаны сползли до щиколоток, обнажив срамное место. Было видно, что оно долгое время подвергалось надругательствам. — Напоролся на Шальных, — заметил Митрофан, — вот они его и огуляли, христопродавцы. — Закопать бы его, — почесал бороду Лютый Поп. — Русская земля сама не примет, поелику содомит, хоть и по принуждению. — А можно я его Гоше отдам, батюшка? — осторожно поинтересовался Митрофан. — Он у меня совсем исхудал. Боюсь, подохнет… — А Гоша крещённый? — нахмурился Лютый Поп. — Ясное дело, не басурманин. Лютый Поп подумал с минуту и кивнул. — Пусть будет так, — вздохнул. — Навозом был при жизни, в навоз пущай и обратится. Над русским полем садилось солнце