I come across idiot code monkeys all the time. Add a sprinkle of rapid fanboys and you have a recipe for total dog crap.

Путинизм - это чекистская власть плюс кадыризация всей страны.

Сегар — высокофункциональный аутист, который более-менее разобрался в загадках коммуникации и достаточно прокачал социальные навыки

у нас завелся Православик! >я православный, какой нахуй секс?

сартр збс >Как бы я хотел сказать ему, что его обманывают, что он подыгрывает спесивцам. Это они-то профессионалы опыта? Да они всю жизнь прозябали в отупелом полусне, от нетерпения женились с бухты-барахты, наудачу мастерили детей. В кафе, на свадьбах, на похоронах встречались с другими людьми. Время от времени, попав в какой-нибудь водоворот, барахтались и отбивались, не понимая, что с ними происходит. Все, что совершалось вокруг, начиналось и кончалось вне поля их зрения: смутные продолговатые формы, события, нагрянувшие издали, мимоходом задели их, а когда они хотели разглядеть, что же это такое, – все уже было кончено. И вот к сорока годам они нарекают опытом свои мелкие пристрастия и небольшой набор пословиц и начинают действовать, как торговые автоматы: сунешь монетку в левую щелку – вот тебе два-три примера из жизни в упаковке из серебряной фольги, сунешь монетку в правую щелку – получай ценные советы, вязнущие в зубах, как ириски.

Виктор Шендерович: Мы говорим сейчас о сигналах, а сигнал совершенно очевидный – им нас столько не надо. Им нужно 20–30 миллионов для добычи нефти и всего, что осталось в родной земле-матушке, обслуги, официантов, охраны и артистов для корпоративов. Им мы не нужны, которые много о себе понимают, которые самодостаточны, которые полагают, что они граждане, которые имеют какое-то свое мнение. В чем отличие от аналогичного советского прецедента: там было всерьез, там была идеология и там не выпускали, потому что эти мозги были нужны здесь, тогда была большая игра. У этих идеологии никакой нет, их единственная идеология – остаться у власти, чтобы их от рычагов власти не отлепили и на руки не надели наручники. Значит, чем меньше нас, тем больше их процент – это чистая математика. Чем меньшее влияние мы все будем оказывать на процесс, чем меньше нас останется, тем им сейчас на ближайшую перспективу лучше, а никакие дальние перспективы их не интересуют.

Знаете когда я был маленьким и когда мне было лет 17-18, мне приходилось бывать на всяких там мясокомбинатах, зверосовхозах. Вот я один раз удивился тому, что у работников забойного цеха на одном провинциальном мясокомбинате одна ручища была такая грязная, заскорузлая, в старой крови, в каком-то дерьме, а вторая была идеально чистой. Я спросил, почему. И выяснилось, что когда у них перебои с электричеством, и когда у них нет этой глушилки током, они с телят кожу снимают практически заживо, и один держит этого теленка, а второй уже надрезает кожу, и в этот момент теленок ему лижет руки. И вот это мне все очень напоминает историю со Сталиным и с русским народом, и русский народ здесь очень напоминает этого теленка, который в этой ситуации лижет руки. Потому что Сталин, если отрешиться от всяких там черносотенных высокопарствований, ну просто ублюдок, убийца, совершенно примитивный тип, который убивал их миллионами, который насиловал их жен, который отдавал их жен своим опричникам. Но чем больше гноя, мрака и крови, тем сильнее любовь.

Это вызвало несколько дополнительных минут платоновской диалектики. Я встречался с таким у некоторых душевнобольных пациентов, когда ездил на «Скорой помощи»­, а ещё это встречается, в исключительно раздражающей форме, у многих политиков. Профессор Уэнделл Джонсон, занимающийся семантикой, называет это «монотонным абстрагированием» (dead-level abstracting), искусством избегать волнений, переходя на уровень дискурса, который совершенно не связан ни с чем конкретным. Занимающиеся этим редко выказывают тревожность, которую можно заметить у менее опытных уходящих от ответа людей, которые меняют тему, когда обсуждение касается слишком болезненной темы. Эти ткачи абстракций не меняют тему: она у них перед ­глазами… но рассматривают её они через сильно замызганное стекло. Спросите их про одно конкретное яблоко, и они расскажут вам про валовой продукт страны; спросите вот про это кресло, и они начнут в подробностях расписывать эволюцию мебельного производства. Они не уходят от темы: они рассматривают её с философской точки зрения, как бы со всех сторон. Конкретная информация, которую ты ищешь, никогда не проступает. //влодимир влодимирович, сколько будет дважды два?

>В общем, «единая глубокая реальность» кажется нам таким же абсурдом, как и «единственный правильный инструмент» или средневековая «единственно истинная религия»; предпочитать, скажем, волновую модель «материи» корпускулярной модели - так же глупо, как заявлять, что термометр больше говорит об истине, чем барометр.

>Можно утверждать: с аутизма. Или, по крайней мере, с людей с нарушениями аутистичного спектра. Сегодня значительное количество компьютерных ученых из середины-конца XX века подпадают под определение личностей с расстройствами аутистичного спектра, или, по крайней мере, среди них были выявлены аутистические черты, говорит Стив Силберман, автор книги «Нейроклан: наследие аутизма и как умнее думать о людях с другим мышлением» (Neurotribes: The Legacy of Autism and How to Think Smarter About People Who Think Differently). По его мнению, эмотиконы, или смайлики, являются «социальным маркером для людей, у которых возникает проблема при разборе сарказма и намека». Как писал в 1940-х гг. немецкий психолог Ханс Аспергер, который первым признал, что аутизм включает в себя широкий спектр особенностей поведения: «Кажется, для достижения успеха в науке и искусстве, черты аутизма имеют важное значение».

>Нормальные люди, у кого есть голова на плечах, а не мюсли вместо мозгов всегда понимают, что стоит за высокопарными лозунгами "лидеров" призывающих к войне с обеих сторон.

>Безмозглые советские люди отказывали себе во всём, чтобы производить ракеты способные защитить это их право отказывать себе во всём.

Знакомство с восточной диалектикой облегчает понимание таких разных взглядов на понятие перемен в восточном и западном мышлении. Профессор Пекинского университета Ли Цзюньцзи показала в своих исследованиях, что при столкновении с любой тенденцией — снижением заболеваемости туберкулёзом в мире, ростом ВВП развивающихся стран, изменением числа детей с диагностированным аутизмом в Америке — жители Запада склонны считать, что тенденция продолжится в том же направлении; а жители Востока гораздо чаще полагают, что тенденция может замедлиться или пойти в обратном направлении.

Петька Шабашников был сволочь! Не просто мелкий подонок, но крупный негодяй, который не мог существовать, не делая пакостей своему ближнему. Я с омерзением наблюдал его со стороны, пока судьба не скрестила наши дорожки. Как-то мы остановились на короткое время в богатом немецком доме, и Петька незамедлительно полез в хозяйский шкаф. Привлеченный криками немки, я вышвырнул Петьку на улицу, расквасив ему при этом нос. Брызжа злобой и кровавыми соплями, он поклялся страшно отомстить мне, и вскоре привел свои угрозы в действие. Однажды я совершенно случайно обнаружил мелкую поломку в своей радиостанции, совсем пустячную, незаметную. Такая поломка в критический момент здорово подвела бы меня, так как искать ее пришлось бы часа два. Как раз в тот вечер немцы начали танковую атаку, артиллерийская подготовка порвала телефонную связь и, не сработай моя рация, дело кончилось бы очень и очень скверно. А для меня был бы один путь — к стенке! Я не сомневался, что к рации приложил свою подлую руку Петька, Он был психолог, знал, чем меня пронять, и удары его попадали в меня точно, причем самым неожиданным образом. Как-то ночью я дежурил у телефонной трубки в штабе дивизиона, а Петька занимался тем же, но на наблюдательном пункте, который разместился в небольшом крестьянском хуторе между нашими и немецкими траншеями. Было затишье, обе армии спали, и только часовые лениво постреливали из винтовок и пулеметов да пускали осветительные ракеты. Наши разведчики, находившиеся на наблюдательном пункте, воспользовались затишьем и предались веселым развлечениям. Они заперли хозяина и хозяйку в чулан, а затем начали всем взводом, по очереди, портить малолетних хозяйских дочек. Петька, зная, что я не выношу даже рассказов о таких делах, транслировал мне по телефону вопли и стоны бедных девчушек, а также подробно рассказывал о происходящем. Сочные его комментарии напоминали футбольный репортаж. Он знал, что я не имею права бросить трубку, что я не пойду к начальству, так как начальство спит, да и не удивишь его подобными происшествиями — дело ведь обычное! Так он измывался надо мною довольно долго, теша свою подлую душонку. Позже он ожидал от меня ругани или драки, но я смолчал, и молчание мое обозлило Петьку до крайности. Прошло недели две. Мы развернули наблюдательный пункт в не-большом двухэтажном кирпичном доме, стоявшем на отшибе на окраине какого-то немецкого городишки. Метрах в ста перед нами была наша первая траншея, а еще дальше — немецкая. Наблюдать ее из окна второго этажа было очень удобно... Немецкая атака началась неожиданно. Наши немногочисленные пехотинцы побежали, рассчитывая спастись во второй траншее позади нашего домика. Мы стреляли из окошка, пытаясь помочь им, но безуспешно. Оставаться в домике стало опасно. Старшина достал шесть спичек и велел нам тянуть их. Я, конечно, вытянул короткую. — Прикрывай! Мы потом тебе пособим! — сказали храбрые артиллеристы и смылись. Минуту, две, три я стрелял из окна. Кончились патроны. Бросал гранаты. Кончились и они. Немецкие пули свистели мимо моей головы и дырявили противоположную стену. Хорошо, что не в голову! От оконных рам летели щепки. Немцы были рядом. Один из них метрах в сорока от нашего домика, сидя в кустах, стал наводить на мое окно фауст-патрон. Страшное ощущение, когда в тебя целятся! Потом всю жизнь мне снился сон: немцы атакуют, я нажимаю на курок, но винтовка молчит, я лихорадочно ищу патроны в куче стреляных гильз и вижу, как на меня наводят фауст-патрон. После этого сна я обычно пробуждался в холодном поту. А тогда, в 1944-м, я молниеносно бросился на пол в угол. Фауст-патрон попал в оконное перекрытие сантиметров на пятнадцать выше окна. Комната наполнилась кирпичной пылью. Почти оглушенный, я все же услышал немецкую речь: фрицы были уже на первом этаже и поднимались ко мне по лестнице. Что делать? Я спрятался в стенном шкафу, и тут мои коленные чашечки от страха стали прыгать так, что руками было не удержать. К счастью, немцы занялись стрельбой и не стали шарить по шкафам, как это обычно делает солдатня всех армий мира. Минут через пятнадцать их прогнали, и мои однополчане вернулись. Я отделался дрожью в коленках... Вскоре взвод отвели во вторую траншею на отдых. Забывшись глубоким сном в теплой землянке, я не слышал обстрела, но был разбужен старшиной: — Вставай, там засыпало землянку и раздавило Петьку. Его раскопали и понесли хоронить. От него остались бумаги и письма. Посмотри, а потом то, что нужно, отправим по почте. Я стал разбирать пачку бумаг и вдруг обнаружил среди них нечто, непосредственно касающееся меня. То был донос! Петька сообщал в соответствующие инстанции подробности вчерашнего боя. По его словам выходило, что я остался на наблюдательном пункте по собственной воле, сдался немцам и в течение долгого времени был с ними в контакте, очевидно, получал от них задание. Иначе они увели бы меня с собой или убили бы! Вот те на! Здорово сработано! Ничего не докажешь и не оправдаешься! Да ведь и организация, в которой служил Петька, никаких оправданий не потребует. Просто выполнят план и влепят тебе девять граммов в лоб! Но старшина-то, старшина каков!? До сих пор не знаю, прочел он Петькины бумаги или дал их мне случайно. Скорей всего, прочел — он ведь знал Петьку и его художества лучше меня. Казалось бы, все кончилось хорошо. Но Петька все же добил меня. Он был силой, он был системой, он был непробиваемой стеной. Он был олицетворением того, что меня окружало, и именно он заставил меня понять до конца, на чем держится наша жизнь.