Мне едва не сделалось дурно на этой лестнице, в накаленной, затхлой
атмосфере, насыщенной испарениями изголодавшихся солдат. Я охотно удрал
бы, - все мое любопытство улетучилось. Но из опасения, что меня засмеют, я
остался и продолжал ждать.

Наконец подошла моя очередь. Мимо, спотыкаясь, прошел мой
предшественник, и я очутился в низкой и мрачной комнате, такой убогой и
так пропахшей карболкой и потом, что меня почти удивила молодая листва
липы за окном, в которой играли солнце и ветер. На стуле стоял таз с
розовой водой, в углу - нечто вроде походной койки, покрытой рваным
одеялом. Женщина была толстая, в одной коротенькой прозрачной рубашке. Она
легла, даже не посмотрев в мою сторону. Но так как я продолжал стоять, она
нетерпеливо оглянулась, и тогда на ее дряблом лице мелькнула тень
понимания. Она увидела, что перед ней мальчик.

Я просто не мог, меня всего трясло, я задыхался от отвращения. Женщина
сделала несколько жестов, чтобы расшевелить меня, несколько безобразных,
омерзительных жестов, хотела притянуть меня к себе и даже улыбнулась
приторно и манерно. Она могла внушить лишь жалость: в конце концов, она
была ведь только жалкой солдатской подстилкой. Были дни, когда она
принимала по двадцать - тридцать солдат за день, а то и больше. Положив
деньги на стол, я быстро вышел вон и пустился бегом по лестнице.