Как в подсобку зашли, сразу чую, запах не тот, пиндосиной потянуло. Туда-сюда, не видать нигде. Нет, врёшь, думаю, от меня не уйдёшь. Репу прикладом разворошил маленько, гляжу - притаился. Этикеткой мне в зенки вывернулся - мол, "Российский", Сернурский, мать его, сырзавод. "Марийский край – земля Онара - ты часть страны моей большой...". Ага, да только бумажка задирается не по уставу. Смотрю, под ней пятно плесневое, голубое, как Кончита Вюрст. Гейропейский оттенок, меня не проведёшь. "Не могу понять..." - говорю, как условились, чтобы Лёха выход перекрыл. Он дёрнулся, но и гнида эта не лыком шита. Через сныть кувырком, по пересортице вприпрыжку, по гнили скользачком, между ног кубарем - и в дверь. Прыткий, сука! Мы с Лёхой за ним, Умару кричу: "Заводи!". На улицу выскочил, а он уже за угол почти укатился. Из огнемёта дал - тот шкворчать, пузырями пошёл. Я ещё жгу, аж асфальт кипит. Старуху какую-то на тротуаре спалил ненароком. Нечего соваться, дура, пайки до восьми давали. К стене его прижимаю, Лёха слева заходит. Только тут у него, тля, заклинило. Жир попал, что ли, не знаю. Замешкался, короче, а тварюга его горячим - прямо по глазам. У меня горло перехватило, жму на крючок, палец свело, а смесь на нуле. Хорошо, Умар подъехал - намотал на гусеницы гадину. Сидим потом на броне, курим, Умар белый как полотно, только шрам от устричного осколка на щеке алеет. "Ничего, говорю, Умар, вылечат нашего Лёху. В Евпатории подорожником выходят - как новый будет. Послужим ещё". А медалей нам не надо - главное, землю нашу от этой дряни очистить.