Прежде чем приступить к разработке, Fibonacci изучила мотивы, по которым потенциальные покупатели хотели бы выращивать что-то у себя дома. Результаты удивили: помимо ответов из списка типа «это натуральная продукция», «овощи, выращенные на домашних агрофермах, вкуснее тех, что из магазина», «такие продукты можно получать круглый год», десятки участников указали, что для них важно то, что эти растения никто, кроме них, не трогал руками.

In the mid-1990s, P.& G.’s executives began a secret project to create a new product that could eradicate bad smells. P.& G. spent millions developing a colorless, cheap-to-manufacture liquid that could be sprayed on a smoky blouse, stinky couch, old jacket or stained car interior and make it odorless. In order to market the product — Febreze — the company formed a team that included a former Wall Street mathematician named Drake Stimson and habit specialists, whose job was to make sure the television commercials, which they tested in Phoenix, Salt Lake City and Boise, Idaho, accentuated the product’s cues and rewards just right.

The first ad showed a woman complaining about the smoking section of a restaurant. Whenever she eats there, she says, her jacket smells like smoke. A friend tells her that if she uses Febreze, it will eliminate the odor. The cue in the ad is clear: the harsh smell of cigarette smoke. The reward: odor eliminated from clothes. The second ad featured a woman worrying about her dog, Sophie, who always sits on the couch. “Sophie will always smell like Sophie,” she says, but with Febreze, “now my furniture doesn’t have to.” The ads were put in heavy rotation. Then the marketers sat back, anticipating how they would spend their bonuses. A week passed. Then two. A month. Two months. Sales started small and got smaller. Febreze was a dud.

The panicked marketing team canvassed consumers and conducted in-depth interviews to figure out what was going wrong, Stimson recalled. Their first inkling came when they visited a woman’s home outside Phoenix. The house was clean and organized. She was something of a neat freak, the woman explained. But when P.& G.’s scientists walked into her living room, where her nine cats spent most of their time, the scent was so overpowering that one of them gagged.

According to Stimson, who led the Febreze team, a researcher asked the woman, “What do you do about the cat smell?”

“It’s usually not a problem,” she said.

“Do you smell it now?”

“No,” she said. “Isn’t it wonderful? They hardly smell at all!”

A similar scene played out in dozens of other smelly homes. The reason Febreze wasn’t selling, the marketers realized, was that people couldn’t detect most of the bad smells in their lives. If you live with nine cats, you become desensitized to their scents. If you smoke cigarettes, eventually you don’t smell smoke anymore. Even the strongest odors fade with constant exposure. That’s why Febreze was a failure. The product’s cue — the bad smells that were supposed to trigger daily use — was hidden from the people who needed it the most. And Febreze’s reward (an odorless home) was meaningless to someone who couldn’t smell offensive scents in the first place.

P.& G. employed a Harvard Business School professor to analyze Febreze’s ad campaigns. They collected hours of footage of people cleaning their homes and watched tape after tape, looking for clues that might help them connect Febreze to people’s daily habits. When that didn’t reveal anything, they went into the field and conducted more interviews. A breakthrough came when they visited a woman in a suburb near Scottsdale, Ariz., who was in her 40s with four children. Her house was clean, though not compulsively tidy, and didn’t appear to have any odor problems; there were no pets or smokers. To the surprise of everyone, she loved Febreze.

“I use it every day,” she said.

“What smells are you trying to get rid of?” a researcher asked.

“I don’t really use it for specific smells,” the woman said. “I use it for normal cleaning — a couple of sprays when I’m done in a room.”

The researchers followed her around as she tidied the house. In the bedroom, she made her bed, tightened the sheet’s corners, then sprayed the comforter with Febreze. In the living room, she vacuumed, picked up the children’s shoes, straightened the coffee table, then sprayed Febreze on the freshly cleaned carpet.

“It’s nice, you know?” she said. “Spraying feels like a little minicelebration when I’m done with a room.”

Основатель проекта и лидер Фонда свободного программного обеспечения Ричард Столлман в беседе с «Медиазоной» подчеркнул, что причастность или непричастность Богатова к организации протестов — не главный вопрос: «Основная проблема заключается в том, что россияне заслуживают прав, в том числе права на протест».

Народ, вот вы не боитесь что когда лижите ноги девкам своим, они вас фоткают или снимают? А если поссоритесь и расстанетесь? И они выложат в интернет это всё, где ваши родные и друзья увидят какие вы чмошники? Подумайте над этим, такое возможно, не из фантазии беру, а из примеров..

Осенью 2015 года представитель «ДоминионМ» говорил, что инвестиции в проект составили 2,3 млрд руб. Несмотря на уникальную архитектуру и концепцию проекта, его рыночная стоимость сопоставима с этой суммой, то есть не превышает 2–2,5 млрд руб., считает директор департамента финансовых рынков и инвестиций компании Knight Frank Алан Балоев. «К сожалению, объект расположен не в самом привлекательном для офисного рынка районе Москвы, — обращает внимание Балоев. — А обратной стороной уникальной архитектуры является достаточно высокий процент потери площадей, что также сказывается на совокупной стоимости актива».
Управляющий партнер Colliers International Николай Казанский также оценивает справедливую цену Dominion Tower на уровне 2,5 млрд руб. при условии стопроцентной заполняемости. Между тем сегодня в бизнес-центре всего один арендатор — Фонд ЖКХ, который занимает около 35% примерно из 10,5 тыс. кв. м арендопригодных площадей, знает Казанский. При этом срок договора аренды истекает уже 31 декабря 2017 года, следует из выписки из ЕГРН.
Помимо неудачного расположения против бизнес-центра на Шарикоподшипниковской играет высокая цена аренды. Рыночная ставка для качественных офисных помещений в этом районе находится в пределах 20 тыс. руб. за 1 кв. м с отделкой, считает управляющий партнер S.A. Ricci Алексей Богданов. А запрашиваемая ставка аренды в Dominion Tower составляет около 24 тыс. руб. за 1 кв. м в год без учета обслуживания и НДС, говорит директор отдела рынков капитала CBRE Ирина Ушакова. За аналогичную цену можно арендовать не менее качественный офис где-то ближе к Садовому кольцу, добавляет Николай Казанский из Colliers International.

http://www.rbc.ru/business/19/04/2017/58f67de19a79475bd095712f

— Испытываете ли вы внутренние сложности, пытаясь вызвать у незнакомого человека сквирт?

— В списке того, чему вы учите, есть «лингам-массаж». Почему вы используете слово «лингам» — это намек на восточную традицию, на тантру?
— Говорить «половой член» все время как-то неудобно. А «лингам» — это красиво, это эстетично.

Восход: 05:11
Закат: 19:42

Тоже думали, что Рамсфелд — это Чейни?

Лях не покрасил яйки :(

https://www.dp.ru/a/2017/04/12/CHastnikov_slivajut_s_rinka
Госпредприятие "Водоканала" вытесняет коммерческие компании с петербургского рынка общественных нестационарных туалетов объемом 1,5 млрд рублей в год. Внутренним распоряжением ГУП установил для бизнесменов повышенный тариф на слив стоков из таких туалетов — 482 рубля за 1 м3. Для сравнения, в Москве такую услугу можно получить всего за 19,9 рублей за 1 м3. В "Водоканале", впрочем, объяснили, что разница между услугами в двух городах имеется: отходы жизнедеятельности петербуржцев очень токсичные.

Сегодня (15 апреля) ходил на экскурсию по Арбату, которую устраивает общество «Мемориал». Экскурсовод – Павел Гнилорыбов. Это удивительный парень, общение с которым внушает огромный социальный оптимизм, ему, наверное, 25-28 лет, однако знает он о сталинских временах, о репрессиях, вообще о том времени больше, мне кажется, любого из нас, взрослых. Изучает архивы, мемуары, свидетельства, сравнивает источники, ну и так далее. При этом он не сухой академичный историк, который сидит «узко в теме». Как экскурсовод он очень артистичен, обаятелен, у него очень широкий культурный контекст и умение с ним работать.